Образцов Василий Михайлович

Мой прадед, Образцов Василий Михайлович, ушёл из жизни очень рано. Мои знания о нём очень скудны, он не любил рассказывать о себе, особенно о военных годах. В сорок первом году ему было всего девятнадцать лет, он только что окончил первый курс Донецкого военного училища. Присвоив звание сержанта, его отправляют на передовую, назначают командиром пулемётного расчёта. В одном из боёв его ранило, и он попал в немецкий плен.

Его отправляют в концентрационный лагерь, находящийся на территории Польши. Вместе с другими военнопленными работает на аэродроме, занимается уборкой площадок у немецких самолётов. Прадед рассказывал, как однажды один из пленных, лётчик, воспользовавшись тем, что немцы- охранники отлучились на несколько минут на обед, тихонько подкрался к одному из самолётов и прыгнув в кабину пилота, на ходу крикнув: «Кто со мной, я улетаю!» Никто из пленных не осмелился на такой поступок. А тот улетел, как сложилась его дальнейшая судьба, неизвестно.

Прадед после войны разыскивал его, писал письма в Польшу, получал ответы, в которых говорилось, что подобных случаев во время войны было не мало, и установить личность лётчика нет возможности. Их четверых, кто был рядом с лётчиком в том и числе прадеда, сильно наказали и отправили на спецработы. В сопровождении конвоира выходили на эти непосильные человеку работы. А однажды убив конвоира, сумели бежать из лагеря. Ночью вышли к польской деревне, постучали в крайний дом. Дверь открыли, бежавшие из плена объяснили хозяевам, что они русские и хотят попасть в отряд к партизанам. Сон быстро сморил беглецов, а поляки тем временем сообщили о них немцам. Утром дом окружили эсэсовцы. Ни оружия, ни сил для сопротивления не было. Вместо расстрела немцы отправляют четвёрку беглецов в концлагерь Бухенвальд.

Ужасы, увиденные там, прадеда преследовали всю его жизнь. Он старался не вспоминать про военные годы в плену, о них он рассказал только, когда в 1962 году его реабилитировали. С того момента накануне очередной годовщины Победы над фашистской Германией его стали приглашать в школы, в Дома культуры, где прадед рассказывал о нечеловеческих условиях, в которых выжить было невозможно, но он и его товарищи выжили. Правда из той четвёрки, что бежали из польского лагеря, в живых остался только прадед. Постоянным напоминанием о плене был выколотый на руке номер узника. До последнего дня прадед с дрожью в голосе говорил о Бухенвальде, с этой болью в сердце он жил, с этой болью покинул бренный мир.

Как говорили сами немцы: выйти из Бухенвальда можно только через трубу крематория. Из любого барака, а их было несколько десятков на территории лагеря, было видно, как дымком из трубы улетает чья-то жизнь. Смрад растекался по всему лагерю, и каждый из узников жил с мыслью, что его ждёт та же участь. Прадед рассказывал: пленные работали на военных заводах и промышленных предприятиях. Их, голодных, больных, обессиленных, беспощадно эксплуатировали. А по возвращении в бараки давали миску баланды и кусочек хлеба – дневная норма. Спали в холодных бараках. Прадед вспоминал: проснёшься ночью от озноба по всему телу, глядишь рядом с тобой лежит уже умерший человек, чтобы хоть как – то согреться (не до сантиментов, и тем более не до брезгливости тогда было!), кладёшь труп на себя. Видимо, поэтому прадед никогда не принимал участия в похоронных процессиях, психологически не мог этого вынести.

Он видел, как фашисты забирались в повозки, запряжённые вместо лошадей детьми, брали кнут и с громким хохотом погоняли, заставляя маленьких узников петь на ходу. Видел, как охранники спускали на людей собак, как били хлыстом женщин. Самым страшным в Бухенвальде был Кох, так вот его жена, разъезжающая по территории лагеря на белой лошади, развлекала себя тем, что направляла животное на плетущихся с работы военнопленных, которые под ударами копыт лошади валились с ног. И это очень веселило женщину. Болью и злобой отзывалось в сердце прадеда увиденное, но что он мог сделать!? Если верить его словам, то, в отличие от других заключённых, он находился в лучшем положении. Его молодого, ещё не обессилившего отобрали в команду, над членами которой проводились медицинские опыты.

Нацистские врачи испытывали на узниках действия различных лекарств, прививая им оспу, тиф, туберкулёз и другие опасные болезни, изучали фазы развития заболевания и этапы гибели пленного. Тысячи людей погибли от этих опытов. Прадед выжил, наверное, благодаря молодому организму и своему жизнелюбию. Однако сделанные немцами прививки впоследствии сказались: после освобождения из концлагеря открылся туберкулёз, от которого в 1966 году он и умер.

Прадед рассказывал о стойкости и несгибаемости узников. Несмотря на нечеловеческие условия содержания, они создавали подпольные боевые группы, готовились к восстанию, изо дня в день, ведя скрытую и отчаянную борьбу. В апреле 1945 года, когда к Бухенвальду начали подступать американские войска, заключённые, воодушевлённые этим известием, подняли восстание, пленив эсэсовцев и надзирателей лагеря. В тех условиях и их состоянии это было сродни подвигу. Однако у себя на родине их назвали не героями, а врагами советского народа. И лишь в начале шестидесятых годов, спустя почти два десятилетия после окончания войны, их реабилитировали. А в сорок пятом освобождённым узникам американцы предлагали оправиться Австралию, Новую Зеландию, Америку, Канаду, в любую страну, только не домой, на родину, предупреждая, что те вновь попадут в концлагерь, только НКВД. «Как же так, - недоумевали узники, - ведь мы советские солдаты, мы защищали Родину, в концлагере боролисьпротив фашистов?!»

Не прислушались они к словам союзников – прадеда вместе с другими освобождёнными заключёнными Бухенвальда посадили в теплушки и отправили не домой, а в концлагерь, но уже советский. Условия содержания там были не лучше, чем в Бухенвальде. Тот же непосильный труд, скудный паёк, сырость холод. Там у прадеда открылся туберкулёз, болезнь съедала его изнутри, из когда-то сильного мускулистого парня он превратился в скелет обтянутый кожей. Посмотрело на него лагерное начальство, оценило, что работник из такого доходяги никакой – и отпустили на все четыре стороны, выдав вместо документов «белый билет». Вышел прадед за забор, обвитый колючей проволокой, и пошёл, куда глаза глядят. Пошёл, конечно, громко сказано, уместнее будет сказать: еле передвигая ноги, шатаясь из стороны в сторону, поплёлся. Увидев на своём пути вагоны – теплушки, забрался в один из них, спрятался в ящике из-под угля. Согревшись, уснул, проснулся…..в Крыму.

Выбрался прадед из вагона, сил совсем нет, ноги не идут, дополз до какого-то здания и потерял сознание. Зданием оказался госпиталь, подобрали его, откачали. Доктор, спасший ему жизнь, пожалел прадеда, и не смотря на отсутствие у него паспорта, устроил на работу в один из крымских санаториев. Семь лет прадед жил и работал в южной здравнице. В начале пятидесятых годов в тот санаторий и приехала по путёвке моя прабабушка. Молодые люди познакомились, понравились друг другу. В прадеда нельзя было не влюбиться – статный, с чёрными волосами, интересный собеседник. Да и прабабушка была очень интересной девушкой…. Так что в Каширу они возвращались вместе. В 1952 году они поженились.

Прабабушка работала на электростанции (ГРЭС-4) в административно – хозяйственном отделе, в годы войны была секретарём по делопроизводству у директора А.И. Тараканова. Вся её жизнь связана с Каширой. А вот прадед, к его огорчению, никак не мог найти работу, он же считался врагом народа. Спустя годы ему удалось устроиться в комбинат бытового обслуживания, фотографом в фотоателье. За мастерство, хорошее обслуживание уважали его клиенты. В те годы были только чёрно белого изображения, так вот прадед научился ретушировать их красками. Его как фотографа часто приглашали на разные мероприятия, только вот похоронные процессии снимать отказывался, насмотрелся на смерть в Бухенвальде. И ещё никогда не слушал песню «Бухенвальдский набат». При первых же звуках менялся в лице, в него словно вселялся бес, он мог даже разбить приёмник, из которого доносилась песня. Видимо, годы, проведённые в застенках фашистского лагеря, на всю жизнь остались незаживающей раной.

В 1962 году прадеда реабилитировали. И уже как участника войны стали приглашать в школы, дома культуры, где своим слушателям рассказывал обиспытаниях, выпавших на долю тех, кто оказался в немецких концлагерях. Вспоминая те тяжёлые годы, прадед не стеснялся скатывающихся по его щекам слёз…… В 1966 году прадеда не стало. Спустя два года после его смерти пришло письмо из Московского Совета ветеранов войны, в котором были такие строки: «Уважаемый Василий Михайлович! Мы проверили вашу биографию, сомнений в достоверности ее нет, мы вам доверяем и приглашаем в наши ряды, чтобы разоблачать бывших фашистов, засевших в Советах ветеранов Москвы и ряда городов». Думаю, что эти строки, если бы их прочитал прадед, стали бальзамом для его истерзанной души…….