Торопова ( Клабукова ) Таисья (Таисия) Константиновна

Торопова  (Клабукова) Таисья (Таисия) Константиновна.
                  30 октября 1931 г.

            Сколько себя помню, мать всегда предпочитала  находиться среди людей. Она всем была нужна. Все приходили к ней за советом. Она - то оказывала в округе посильную медицинскую помощь, то  портняжила, обшивая всех соседей, то занималась общественной деятельностью, то с головой утопала в работе партийного секретаря  Шахунского  районного  узла связи. Не забывала и о двенадцати сотках сада-огорода, корове, поросятах.  Нас: кормила, обшивала, была нам нянькой, учительницей.

  
            Мама  исключительно изобретательной была  с самого раннего        детства,  придумывала различные  новшества  в  досуге  и работе. Она и в старости остается такой же  энергичной.  В 78 лет (с 2008 по 2010 годы)  построила дом. Правда последнее время она болеет. Третий год прикована к постели после инсульта. Обладает острым умом, хорошей памятью. Очень внимательна, способна подмечать и запоминать надолго  мельчайшие подробности  происходящего.  Не терпит лжи и сама врать не умеет. Это подтверждается её воспоминаниями.

Из воспоминаний моей мамы Тороповой Таисьи Константиновны:

 « Воспоминания, что пропустила.  
              1936, 1937, 1938 да 1939 годы  уже своей земли не было – была колхозная.  Женщины  лён  по ночам не пряли и не ткали.  Может кто-то это ещё и делал,  у кого остался лён.  А носить-то  было надо что-то, и на работе  одежда рвётся, и  дома снашивается. Стали ездить за мануфактурой в город  Москву или  в город  Иваново.  Дорога не малая. Поезда  ходили   тихо.  Да и до Шахуньи надо было добраться только на лошадях. А где ночевать?  И вот наш домик  стал  вокзалом.  Принимали всех - своих деревенских и знакомых.  Утром мама проснётся – не знает, как к печке подойти. на котомки, на мешки навалится.  Но зато было весело.  Нам-то спать было где.  Бабушка умерла. Альбина - сестричка двоюродная тоже, а тётка ушла к тёте Марусе.  На одной кровати мама с отцом спали, на другой  мы с  Зиной. А вечерами мы с Зиной сидим на кровати, не спуская ног, и всё слушаем  сказки о чертях.  Как  кого и  когда по лесу носило. Боимся ноги спустить.

Как бы под кровать чёрт не залез. И все смеялись кто над кем. Шутили.  И так всё просто.  И ни когда  никто не требовал никаких денег за ночлег.  И никто  даже их не предлагал  –  было всё по деревенски,  по Копанёвски,  как  будь-то,  собрались на завалинке под вечер в деревне.  Все были  довольны.  И так все эти года, зимой, пока нет весенней работы; кто едет в Москву и ждёт поезда, а кто из Москвы ждёт подводу домой.  А сколько в этой хижине у нас жило: дядя Андрей с семьёй, какой-то родственник  Гурьян с семьёй.  Он даже умер, здесь, в Шахунье и похоронен на кладбище у заправки.   И Таисьина сестра с мужем  Николаем и детьми. И никакой платы.

 
               Ещё помню у нас в Шахунье было  Заготзерно и все  колхозы  из  близ лежащих  районов возили зерно, а от сюда отправляли вагоны с зерном дальше. Начиная с уборки,  и всю зиму шли обозы с зерном на элеватор.  Машин не было, не было и хороших  дорог.  Были грунтовые, но потом, кое- где была торцовая дорога. Для  дороги  пилили лес, распиливали на чурбаки одинакового размера,  укладывали на попа, а потом засыпали его песком.  Такая  дорога  была лучше и служила  до  появления асфальта. И вот идут обозы весь день, а от Шахуньи  к югу в 18 километрах есть река Вая.  Так вот на берегу этой реки бывало целое гулянье или базар. Останавливаются ездоки-кучера кормить лошадей, горят костры, на огне кипятят  в вёдрах чай, рассказывают сказки, истории или всякие бывальщины.  Без всякого вина и смеются и шутят, как на празднике. До войны, я ещё была маленькая, зимой, заворачивали меня в тулуп, привязывали к саням верёвками, чтоб не вывалилась на ухабах. Как то мы с отцом пошли в Кодочиги за коровой. Это ведь 40 километров. Отец взял меня для того, чтоб я корову подгоняла,  но с коровой мы не могли обернуться за день.  В какой-то деревне останавливались, вроде в Щерстнях, там была церковь, положили меня на печь, а на утро будят. Я им говорю: «Ну дайте  поспать, я ведь только легла». Было мне тогда, наверно лет 7, а может меньше.

 
               Тогда  не было   на станции  серьёзного строительства. Где сейчас  площадь  тут был стадион. И вся то Шахунья была до площади.  А у меня был девиз : «Всё я в доме  приберу, вымою посуду, и коня напоить я не позабуду.  Всё сумею, всё успею сделать»   Так же вертелась, как Маргарита.  Писала я очень красиво.  Мои тетради брали на выставку. Это я сейчас пишу, как курица  лапой. Весь почерк спортила в телеграфе да ещё и психика не в порядке, куда спешу не знаю. Отец писал очень красиво.    

    
               Зиму  я училась, а по летам  была в деревне.  У мамы  было  восемь детей.  Трое первых – девочки, только родятся и их успеют окрестить – умирали.  Я осталась  жить первая, за мной Зина.  Потом родилась Валя, но она прожила всего 7 месяцев и 5 дней. Умерла  26 февраля 1940 года. Игорь  родился    11 марта  1941 года ,  и вскоре  началась война.   Пропало всё из магазинов, хотя там и не было-то ничего.  Помню первые дни, когда объявили о войне.  На Мелёшинском переулке, на  пятой  улице  был  маленький магазин.  Мы с Зиной стояли в очередь за конфетами голышами. Давали по полкило.  Сколько-то их закупили? Не помню.  Очередь крутилась.  Потом всё вымелось с магазинов – появились карточки на хлеб и на всё: сахар, масло  и  др.   У кого не было запасов – жизнь была хуже некуда.   Одежды  нет.  Обуви нет.  Как-то летом, когда я не поехала в деревню, мы с подругами нашли  какие-то  подошвы от резиновых тапочек.  Мы с подругами и стали мастерить   себе босоножки. Шили из тряпочек узенькие ленточки, а потом  пришивали к подошвам, и у нас получились босоножки.  Иголка с ниткой  у нас всегда была с собой.  Как оторвётся ремешок. Садимся на канаву и пришиваем – модницы  были. 

                       
                Бегали  на станцию.  Там, к вагонному депо  пригоняли  сломанные вагоны для восстановления.  И вот в этих вагонах можно было найти слюду старые книги, тетради.  Мы искали в них чистые листочки для письма, чтобы учиться в школе.  Так и шло время. Всё делали сами.  Помню, девчонке с пятой  улицы решили шить платье. Материал какой-то новый был. Она у матери сама взяла или мать ей разрешила шить платье. Я закройщицей. Сшили мы платье, а какая работа была? Вот, сейчас бы поглядеть, стежки, наверно,  аршинные, но она в нём ходила.  Отец  Нечаевой  пришёл раз к отцу, и просил моего отца отдать меня к нему в подмастерье, нашёл де у Таиски талант к шитью.  Но отец не отдал. Нечаев  в начале войны, пока его не взяли на фронт,  шил шубы, пальто.  Взяли его на фронт и всё наше шитьё прекратилось.  

                                                       
              В начале войны к нам прибыла какая-то часть для обучения.  А в эту зиму снегу уж очень много выпало и вот солдаты копали траншеи из снега, а кормить то их - плохо кормили .  Жители подкармливали . Кто чем мог. Солдаты сами разделились по домам. В обед, когда отдыхали от учений, подхарчиться  каждая группа  приходила в свой выбранный дом.   У нас мама варила большой чугун картошки  в мундире,  ставила на стол и солонку с солью. Хлеба то не  было. Они чистили эту картошку, ели  и этим были сыты. Иногда они продавали (меняли)  своё бельё  на продукты. Как-то  раз мама у одного солдата купила свитер.  Сколько отдала хлеба из своего  пайка,  мне неведомо. Свитер был тёмный от грязи. Мама его выстирала.  А когда солдат снова пришёл к нам, она ему снова отдала  его. Он был рад радёшенек и тут же одел его.  И вот в последний день, как им отправиться на фронт, они пришли к нам.  Мамы дома не было.  Я поставила чугун с картошкой  на стол.  Солдаты стали есть. Дома  был маленький  Игорь и Зина. А ещё были козлята. 

Солдаты поели, распрощались и  ушли.  Вечером к нам пришла тётка с Иваном, сели за стол, а хлеба не оказалось.  Хлеб был в столе. Стало понятно – солдаты прихватили, но никто из нас на них не обиделся, и  мне не попало.  Все знали, им тоже  голодно.   Уж очень голодно было к весне и летом до свежего урожая. Зимой  было проще.  Картошка вареная, тёртая.     Были овощи, грибы.   Свёкла вместо конфет.  Мама варила свёклу, вываренную вытаскивала, клала в отвар  горсть  малины  для кислоты, и в  этой воде варился кисель. Он был  такой вкусный.  Когда мы с Зиной лежали   на печи  и мечтали,  я всё говорила:

 
         - «Как кончится война, и я буду работать,  то всегда  буду, есть пряники».  
         А летом до того было голодно, что  для супа рвали  листья крапивы,  липы,           
         лебеды  и  всё это крошили в горшок. А мама, где-то  брала  ржаных отрубей,  клала их туда в место картошки.  Запарится варево, мама плеснёт капельку масла растительного, если оно было в наличии, вот мы и хлебаем это кушанье.  А хлеба нам давали по 300 грамм на день.  Хлеб сосём вместо конфетки.  Если бы дали  волю, то на раз бы съели и не наелись.  

                
              В Шахунье  было отделение дороги  ТН-3.  Отца в это время перевели в это предприятие.  Рабочих-мужчин  становилось меньше,  их  и  инженеров с дипломами - всех отправили на фронт.  Оставили  одного отца,  бронь дали,  видимо он больше всех понимал.  Ведь поезда  то  надо было пропускать с грузами для фронта.  Мы его почти  всю войну не видели.  Брали на работу мальчишек-подростков, и ему в помощь давали то одного, то двух, видимо, смотря по возрасту.  Наше  плечо было от  Перехватки до  Котельнича 2.  В сторону Горького 12 станций  и в сторону Кирова -  12. На всём  этом  протяжении  было 9 паровых  кранов, которые поднимали  дрова  на тендер для топки паровоза.  Угля не было. Паровозы ходили на дровах.  Бригада была из трёх человек; машинист, помощник машиниста и кочегар.

В лесу дрова пилили в основном женщины  и подростки. Метровые дрова вывозили из леса на лошадях к железнодорожной линии, где женщины топорами кололи их на поленья под размер топки.  Работа тяжёлой  была.  Вот  отец и придумал колун для колки дров. Это был стол. В середине лежал широкий ремень,  на нём увесистая железина на конце стола.  Женщины клали на конец стола тюльку.  Кулачёк  подхватывает тюльку и ударяет  в  нож  и  тюлька раскалывается  на две половины, падая по обе стороны колуна.  Женщины подхватывали расколотые тюльки и клали в ковш крана, а крановщик поднимал дрова в тендер паровоза.  Вот, это изобретение  при работе  ломалось  от большой нагрузки по всей  200 километровой железнодорожной линии, и отец был в постоянных разъездах

               Ещё в деревне  говорили,  что у отца  был катар желудка, а  тут вечно в грязной, мазутной  фуфайке  без отдыха, без питания, да, и есть то некогда было, да и нечего. К концу войны он вообще слёг. Кровью харкал.  Его несколько раз  клали  в больницу,  но работать было некому. Правда, он одного парня обучил, и тот его заменял.  В конце войны его отправили на инвалидность, так как очень часто лежал в больнице.
               В конце 1944 года, мы в школу пошли, а нас всех проводили  домой – закрыли  школы.  Все школы стали госпиталями.  И как раз в это время вышло постановление  принимать на работу граждан достигших 14 лет. Мне  только 13 исполнилось.  Я, не долго, думая, рассмотрела своё свидетельство о рождении, а оно было написано только цифрами, прописью не было.   Я добавила к колышку полукруг и стала с 30 года. И вот, я и мои  подруги пошли на работу в железнодорожный телеграф телеграфистами.  Нас троих взяли. Помещение телеграфа было в вокзале. С одного крыла  было БОДо,  телеграф морзе, аккомуляторная,  а по другую сторону  телефонная станция и механики. Разделял нас коридор,  а прямо по коридору  была милиция. Я выучилась за три месяца. 

Мы давили копии.  Их поступало, очень много,  а телеграф был маленьким. У дверей стояла круглая, обитая железом печь. За печью вдоль стены стоял большой стол, на котором мы снимали под копировку копии.  В помещении телеграфа было одно большое окно (во весь телеграф). У окна стоял стол, на нём три телеграфных аппарата.  Слева у стены аппарат работал с сортировкой  города  Горького.   Средний  аппарат – с Котельничем.  Аппарат  справа  с  управлением дороги.   Старшей на аппарате работала  Александра, за глаза её звали  «мачеха». Она руку сбила и вот как-то попросила она меня на аппарате поработать.  Я  передавала, а в управлении телеграфист принимал  мою работу в след.  Потом,  я отдала ключ телеграфа этой Сашеньке. Из Горького передали: « Пошла вон, давай ученицу».  Так я и осталась работать с управлением дороги до конца, пока не уволилась.  Работать в смены в таком возрасте  было тяжело.  А смены были такие; с 8 утра до 20 вечера;  следующий день с 20 часов до 8 часов утра.  Далее, снова с 8-00 до 20-00 вечера;  потом с 20-00 до 8-00 утра.  Потом выходной.  Сейчас работают  тоже так,  но только через две смены выходной, а тогда через  четыре смены выходной давали. 

               И вот по одну ночь сидела на приеме. Горький даёт  оценочную  телеграмму всем начальникам  ТЧ,  ШЧ,  ПЧ  и так далее, а я видно уснула. Пишу: «Всем свинопасам».  Видно во сне увидала свиней.  Очухалась,  да давай скорей исправлять.  В конце войны  на телеграфе  был старшим Коля Бородин  (третий  дом  от переулка  Леваневского  на 6 улице его дочь живёт). Он, как увидит, что мы клюём носом, засыпаем, запоёт: «Спят медведи и слоны,  дяди спят и тёти. Все  вокруг спать должны, но не на работе».
                По очереди нас посылали на другие работы. Я была выше своих подруг, и мне доставалось больше.  Посылали в Плакун, на станцию пилить дрова для конторы. Пилить лес для телеграфных столбов.  Пилили с корня. Там, в Плакуне, жили в бараке. Там и печь русская была. Я там многому научилась. Управлял нами дед из города Котельнича.

                 Помню,  осенью тянули медный провод по линии. Нашей бригаде был определён участок от  Шестериков и почти до Ежихи. Хоть снег, хоть вода, а надо было идти прямо и тянуть.  Смену намаешься и спать валишься, а жили мы в  дощатом  телячьем вагоне.  Там  по стенам были сделаны нары, раз проснулась, а платье к стенке вагона примёрзло.  В середине вагона стояла железная печка, которая обогревала весь вагон.  Топить необходимо было постоянно, чтоб как-то сохранить тепло в вагоне.  Ели мы не досыта. Как то я копала я картошку в Шахунье, в ОРСе, у Сорочкина.  Снег выпал рано, а нас выгнали всех копать. Картошка как лапти, но вначале надо было снег веником размести, а потом вилами копать.  Так копали целый месяц. Вот тут я простыла. Одновременно выскочило 32 чирья.  День копаю, а ночь на печи реву. Когда узнали, что я вся в чирьях, то меня освободили от копки картофеля (На руке под мышкой и сейчас заметны пятна).  Только, когда на правой руке, на кисти появился чирей и прорвался, а из раны пошла кровь – мне дали больничный лист на три дня. Тогда было очень строго. Боялись на минуту опоздать.  Приходили на  работу и начальнику старшие смены отдавали рапорт,  а телеграфисты отдавали рапорт старшему смены.  Рука была под козырьком – все были военнообязанные.  Дисциплина железная.

                 11 февраля 1945 года  у нас в доме появился младенец - мама  родила Юру, но он жил всего 4 месяца.  Умер. Мама говорила: « У него был родимчик».  Что за болезнь такая, не знаю.

                  Хорошо помню конец войны. Утром вбегает соседка Люба Голубева и кричит: « Окончилась война!». Почему-то у нас радио молчало. Мы  потом,  давай  радио трясти и оно заговорило.  Это было круглое большое  колесо, которое было обтянуто «рубероидом», что-то вроде чёрной бумаги, а внутри  в середине были  какие-то железки.  А Левитан объявлял,  что война окончена. Выбежали на улицу, а там  все: кто плакал, кто смеялся от радости. Говорили, что вот сейчас хоть , может быть, будем  хлеба то вдоволь есть. А к концу то войны люди от голода даже опухли  и от голода умирали даже в деревнях.  Непомерные  были  налоги. Держишь корову – отдай масло, овечку – отдай шерсть, курицу – отдай   яйцо.  На всё, на всё был налог.  

                 К концу войны отец совсем слёг.  Я работала. А к концу лета отец пришёл проведать меня на работу и  узнать,  как я себя веду  и,  как работаю, и выяснить почем у его дочь взяли на работу в 13 лет.  Отзывы были отличные. И было решено оставить меня на работе,  а отец послал запрос в Копани и мне выслали другое свидетельство о рождении. Мой номер не прошёл.