Александр Иванович Громов, мой прадед, мамин дед, бабушкин отец. Родился в 30 августа 1921 года в деревне Липовка (ныне Осипово) Николо-Шангской волости, учился в Шарье, в школе №1. В 1940 году направлен служить в армию. Карельский перешеек, граница с Финляндией, 154 полк НКВД. Сюда, в город Выборг, забросила судьба молодого солдата Александра Громова.
И вот 22 июня 1941 года. Началось все внезапно. 25 августа после ожесточенных боев Выборг был оставлен и через 2-3 дня полк прибыл в Ленинград на переформирование. Уже 30 числа этого же месяца попали в окружение в районе Синявино-Мга, где-то около Дубровки под Ленинградом. Невский пятачек-мы повержены...
Так 6 сентября 1941 года прадед получил пулевое-осколочное ранение, разрывной пулей и попал первый раз в плен к фашистам. Их погрузили в вагоны-коробки и этапом отправили в Литву. В Каунас прибыли и направили в 6-й форт, на восток от города 5 километров, лагерь смерти.
Осень 1941 года. Ноябрь. Совершил побег. Но спустя время был снова пойман и брошен на каторжные работы в каменоломни до октября 1944 года. Александр снова бежит при первой возможности. И снова схвачен и заключен в штрафной лагерь Целендорф-Вест. В ноябре 1944 года лагерь эвакуировали в район ст. Дебритц, неподалеку от Берлина. Лагерь общего рабочего режима, для особо «отличившихся» побегами военнопленных, туда и определили моего прадеда. Но и от туда повезло сбежать в марте 1945 года!
Удалось Александру добраться до своих и в составе 278 стрелкового полка учавствовать во взятии Потсдама-Берлина.
Два родных брата погибли в боях с врагами: старший лейтенант танкист Громов Иван Иванович и Громов Василий Иванович.
За победу над Германией награжден медалью «За взятие Берлина», орденом Отечественной войны II степени, медалью Жукова и многочисленными юбилейными значками и медалями, посвященными Победе в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.
Родился Александр Иванович Громов 30 августа 1921 года, в д. Липовка Н-Шанской волости, учился в Шарье, в школе № 1(авт.). Из детских лет Алексе особен-но запомнились годы, как они, трое братьев погодков, из которых он был младшим, жили под соломенной крышей, в доме из житницы, которую отцу дал в наследство их дед, отец шести сыновей. В 1926 году, отец, имея свою лошадь, навозил леса на новый дом и поставил его, как говориться «окнами на дорогу». В 1936 году отца забрали прямо из больничной очереди и больного отправили в Н – Новгород, в тюрьму (запись из дневника). Отца отпустят из заключения перед самой войной (авт.).
Но молодость берёт своё. В записях за 1940 год встречаются стихи лирические, любовные переживания.
***
Пройдёт весна, настанет лето
Сад зелёный отцветёт
И соловей ночную песню
Снова в роще пропоёт.
***
Ты уже с другим ласкаясь,
веселиться будешь вновь
И позабудешь в ком впервые
Зажгла сердечную любовь.
Переживания юноши понятны. Ведь в этом году ему идти служить в армию. Карель-ский перешеек, граница с Финляндией. Сюда, в г. Выборг забросила судьба молодого солдата Александра Громова (авт.).
↑ Дорогами смерти
И вот 22 июня 1941 года. Началось всё внезапно. В 4 часа утра я был наверху дома, на окраине Выборга, на месте расположения заставы. Только пришёл из караула...
И так 25 августа, после ожесточённых боёв мы оставили Выборг, и, прорвав кольцо окружения, вышли в сторону Ленинграда, на берег Финского залива. Через 2 – 3 дня прибыли в Ленинград на переформирование. Уже 30 числа этого же месяца выехали в сборных замаскированных вагонах со ст. Снегири под Ленинград в район Синявино – Мга, где-то около Дубровки. Высадились под взрывы и визг пикирующих бомбардировщиков. Здесь нам было суждено видимо многим сложить свои головы (запись из дневника).
Окружение. Невский пятачёк
***
Муки и горе обилие слёз, пережить и увидеть случалось.
Но страшно однажды и трудно пришлось, чёрная смерть надвигалась.
Гремели орудья и танки ползли, петлёю кольцо затягалось.
Мы были в заслоне – присяге верны, и отступать нам совсем запрещалось.
***
Роты сражались – уже не полки, зная священность приказа!
В бешенстве пьяном злодеи-враги, двигали с боем армады.
Пало немало тут русских сынов в битве жестокой с врагами.
Но живо доселе, как символ полка – кровью омытое знамя!
Кто, как не испивший чашу этого горя, может понять, что за судьба в заслоне! Про-шедшие сутки дополнились новыми ужасами, сегодня наше окружение окончено. Кругом стоны и проклятия. Мы были повержены, враг ликовал (запись из дневника).
↑ В лапах фашистов
Мы двигались медленно, держа друг друга под руки. Кого несли на руках, переступая через трупы наших и немецких солдат, и думали, что предпримут сейчас вооружённые автоматчики с нами. Начальника штаба раненого в живот несли на носилках из шинелей. Нас выгнали в нейтральную зону обстрела наших пулемётов и за нашими спинами стали рыть окопы. Пулемётчики с нашей стороны огонь не открывали. А когда стемнело, всех повели к шоссе, гнали нас в сторону Новгорода. Дороги, вернее кюветы, были усеяны трупами расстрелянных советских пленных, обессиливших в пути, истёкших кровью, обессиливших от голода. Дороги не захламляли. Сталкивали убитых, даже ещё шевелящихся жертв на обочины. Ужаснейшее преступление.
Левая рука ныла, в ней осколки разрывной пули. Силы оставляют. Ни пищи, ничего, только дорогой слышны автоматные очереди. Ещё одному вечная память, а может и не одному. В Любани нас расположили на базарной площади. Тут же большой холм. Захоронены наши, так, как каски и фуражки лежали на холме советские. Ночью погрузили в вагоны-коробки и этапом в Литву. В Каунас прибыли и направили в 6 форт на восток от города 5 километров, лагерь смерти.
↑ Счастье по несчастью
Осень 1941 года. Итак, в канун моего первого побега я находился в пересылочном лагере «Г» близь 6 – го форта, в котором свирепствовал тиф. Из лагеря нас направляли на сезонные работы к Литовским крестьянам под надзором Литовских полицаев. Хоть и немало хлопот доставил я литовцам, но всёже они меня выходили, как человека. Рана на руке заживала, осколки затянуло, но кость в локте была повреждена. Что - то около середины ноября, когда под Москвой наши начали наступательную операцию, в тылу у немцев активизировали действия партизанские отряды. Фашисты стали зачищать оккупированные области. Всех пленных и цивильных мужчин согнали в лагерь под 6 й форт, где многие нашли себе вечный покой в братских могилах.
*** Ноябрь 1 й побег. Осень 1941 г
Ни петь же сюда я пришел о любви, ни о молодости ввергнутой в страх
Немана волны я видел в крови, трупы в его берегах.
Я вышел из кучи тех трупов один, и правду пришёл рассказать
Там на фортах за столицей Литвы душат пленённых солдат.
↑ Побег
В предпоследнюю ночь перед моим побегом из лагеря сбежала группа Горьковчан, 6 человек, все из Сормовской дивизии. Утром, когда побег обнаружили, в барак ворвались немцы с собаками и их холуи - украинские легионеры. Мстя за побег, избивали всех подряд. Сильно досталось моему соседу по нарам Михаилу, с которым мы решили осуществить план побега. Пришлось отложить план ещё на день.
Утром по сигналу «подъём» я быстро вышел, но не на построение вниз от «карантина», а в противоположную сторону. Михаил после избиения не смог бежать со мной. Я ему оставил свой адрес, на случай если убьют при побеге. Быстрым махом бросился под барак с трупами и пролез в подготовленную заранее канаву. У самого подножия вышки выломал проволоку в днище канавы и был таков.
Долго скитался по хуторам. Крестьяне напоят, накормят, но на ночлег не пускали. Боялись расправы за укрывательство. В лесу долго не проживёшь, хотя нашей братии беглецов и окруженцев было немало. Но организованности не было. Друг друга не знали и не доверяли. Каждый сам за себя. Хуторяне перепуганы приказами за укрывательство, как партизан – к смерти и сожжению хозяйства (запись из дневника).
***
В памяти ясно, надолго остались тревожные, долгие дни.
Леса Понемунья, литовские хаты и их по ночам хуторские огни.
Суровая осень, томящие думы, смертельные муки в груди.
На воле, свобода, а смерть под душою, тянет и тянет в объятья свои.
Снова плен
Записи дневника разрознены. Сложно составить какую-то хронологию событий (авт.).
***
Сил мне хватило, чтоб идти на восток. Да путь мой далёкий стал короток.
Из Варты я быстрой напился воды... Не чуяло сердце близкой беды.
Был схвачен засадой, и втолкнут в тюрьму.
За что был наказан и сам не пойму.
Из записей становится понятно, что Александра бросили на каторжные работы в каменоломни. Вот лишь маленькие выдержки из дневника пленника (авт.).
Мы работали голые по пояс, не смотря ни на погоду, ни на время. Никаких послаб-лений от палачей мы конечно не ожидали. Работать разрешалось до 9 часов вечера. После указанного времени все не выполнившие норму вызывались на получения наказания – двадцать пять плетей на двоих, желающие могли брать на одного. Но снисхождения не было никому.
Спать на нарах невозможно. Миллионы блох и клопов делали своё паразитское дело, только было немного легче на полу. Одежда и обувь перед отбоем сдавалась охране, за исключением нательного белья, какое бы оно не было.
Средь ночи «флигер-алярм» (воздушная тревога). Взбешённая охрана выгоняла босых и голых в пещеры, которые сохранились с глубокой древности, как говорят отсюда начали строить Берлин. Испытывая боль в ногах, сырость и холод, мы ступали по коридору направленных на нас карабинов со штыками и автоматов. Самолёты уже навешали над цементным заводом «люстры». В эти часы, стоя в пещере на сырых камнях, мы думали не о жизни, мы думали и молили о том, чтоб скорее настал конец этим бесконечным мукам, чтоб безропотно и мгновенно умереть от своих бомб, чем тянуть эту позорную лямку.
Незаметно для себя мы слабели и становились скелетами обтянутыми жёлтой, ше-лушащейся от грязи кожей. Люди таяли, как свечки. Об многих родным было сообщено «умершие». Но это была смерть условная. Настоящая смерть их настигала на далёкой чужбине, в цепях фашистского плена. Там, где человеческая жизнь стоила двух-трёх слов продавшихся полицаев и подобных им сволочей. Там, где десятки, сотни жизней стоили одного желания запившегося кровью несчастных головореза. Умирающим от голода людям бросали за проволоку дохлых собак, чтобы поглумиться над ними. Со сторожевых вышек играли автоматными очередями по сгрудившимися над падалью голодными военнопленными. Это было последнее достижение фашисткой цивилизации – убивать беззащитных больных и раненых военнопленных, живых жертв войны (запись из дневника).
На работы в Берлин. Штрафной лагерь Целендорф - Вест
Октябрь 1944 г. Как будто кошмарный сон свалился с плеч «каменный карьер». Будь-то из душегубки, мы вырвались наверх из этих копей. Полной грудью вдыхали вольный воздух. Перед нами проходили цивильные люди с нашивками «ost» и «p» и другие. Они с ужасом смотрели на расписанную фосфорной краской, болтавшуюся на нас одежду (запись из дневника).
Как следует из записей, Александр снова бежит при первой возможности. И снова схвачен и заключен в штрафной лагерь Целендорф – Вест. Подробно описаны ца-рившие в лагере порядки, злодейство и подлость продавшихся немцам украинских полицейских, которых гестапо использовало в роли подсадных уток, чтобы выведать у узников состав подпольного лагерного сопротивления. Да, да, несмотря на невыносимые условия люди, находили в себе силы для борьбы, и старались оставаться людьми даже в том кошмарном аду (авт.).
Изнурённые и голодные мы не унывали. Когда нас на ночь запирали в бараке, поочерёдно каждый рассказывал свои похождения, сопровождавшиеся всевозможными приключениями во время побегов из плена на волю. Было над чем и посмеяться и поплакать (запись из дневника).
Станция Дебритц
В ноябре 1944 года лагерь эвакуировали в район ст. Дебритц, неподалёку от Берлина. Условия содержания военнопленных были ещё более худшими. Жили в фанерных фанзах без полов. От непогоды только конусная крыша над головой. Щели с кулак. Вокруг «селения» в изобилии колючая проволока и бетонные будки с амбразурами для часовых. Спали мы, на голой земле подостлав деревянной стружки. Но всё равно бока промокали сквозь подстилку. Пищу давали лишь утром 250 грамм неполноценного эрзац хлеба и черпак баланды грамм 300. Вечером такой же баланды черпачёк. Фашистов мучило удивление в стойкости русских военнопленных солдат. Голодные, измученные они выбирали смерть, но не позор (из записей дневника).
Лагерь Дупель, юго-запад Берлина
В конце ноября меня с группой узников определили в лагерь общего рабочего режима Дупель. Здесь нас гоняли на погрузку барж с цементом, и на «бомбёжку» (т. е. разбор завалов) (из записей дневника).
*** Под бомбами американцев
Как сон кошмарный эта быль, кругом пожар, от взрывов пыль.
Под грудой камня слышен он, жалкий предсмертный плач и стон,
В подвалах гибнущих людей, водой залитых жён, детей
Молящих бога о спасенье, но явь страшнее приведенья.
Здесь плачь, напрасен матерей.
Пусть читателя не расслабляет название – лагерь общего рабочего режима. В этот лагерь отсылали особо «отличившихся» побегами военнопленных и нормы выработки давались просто невыполнимые. По 30 – 40 вагонеток цемента при отсутствие нормального питания. Вся еда это пол - литра баланды из отрубей. Постоянные побои и издевательства охраны (авт.).
4 побег (1945 год, март).
***
В Берлине паника, народ в смятенье.
Пронзает воздух вой сирен
Гул моторов, залп зениток
Взрывы бомб, обвалы стен.
Там, где здания, где памятник свободы
Где Бранденбургские врата
Там кругом развалин груды
И стен пустых стояли квартала.
До Победы осталось совсем немного. В записях об этом периоде мне удалось найти упоминание: «Участвовал во взятии Потсдама – Берлина». Видимо удалось Александру добраться до своих и отомстить мучителям за годы пыток и унижений.
P. S. Не знал тогда Александр о судьбе своих братьев, павших в боях с врагами. Не знал, что предстоит испытать ему по возвращению на так любимую им Родину. Через какие унижения придётся пройти. Но это будет другая, не менее трагичная история человека, чью судьбу безжалостно растоптала страшная война.
Вспомнишь всех друзей военных,
Что были верными всегда.
Жалко, жалко, что не встретишь
Ты их больше никогда.
А. И. Громов 1945 год.
Смирнов А. Ю. 2016-04-10.
Все стихи, использованные в материале, написаны рукой А. И. Громова. Они ещё больше подчёркивают глубину эмоциональных переживаний человека, на себе испытавшего ад гитлеризма. Оглавление и стиль записей я постарался передать, как можно точнее. Приношу извинения за неточности, если таковые найдутся в тексте. Почерк и состояние некоторых документов делает текст трудночитаемым.
Благодарю директора краеведческого музея Шабалину Н. Ю. за предоставленную возможность ознакомиться с этим материалом.
