В зеркале

Судьба моих предков, моя судьба,
судьба моих потомков –зеркало истории России.

В далекой Украине, на черниговщине, жили кровные братья Иван и Егор Ясинские. Жили бедно. В поисках лучшей доли Егор с женой и двумя детьми переселились в суровую Сибирь на Чулымскую землю. Иван на рисковый шаг не решился – семья большая, жена Варвара и семь дочерей, да престорелые родители. В 1883 году 14 ноября Бог дал им сыночка. Нарекли его Степаном. Рос мальчик здоровым, крепким и смышленым. По прошествии 18 лет превратился Стёпа в высокорослого, курчавого, голубоглазого блондина. На вечеринках он ловил на себе обжигающий взгляд карих глаз красавицы Насти Веснюк из богатой украинской семьи. Шестнадцатилетняя Настенька была единственным ребенком у родителей. В открытую приблизиться к девушке он не смел, понимая – безнадежно. Попросился в работники у родителей Насти. Все хозяйственные дела были знакомы, выполнял он их играючи.

Представилась возможность тайных свиданий. С осторожностью обследовав отношение хозяев к работнику, влюбленные пришли к выводу: Степан в женихи Насте не годится- не состоятелен. Хотя и грамоту знает, красив и работящий. Договорились влюбленные бежать в далекую Сибирь, к дяде Егору. Степану собирать было нечего. Настенька прихватила некоторые наряды, серебряный чайник и «Евангелию». Чайник – на память о родительском доме, «Евангелию» - как оберег их пламенной любви.

Весной 1903 года – в путь.

По прибытию в с. Иткуль зашли в церковь, исповедались и сразу обвенчались. В село Волково к дяде Егору прибыли как муж и жена. Трудно приходилось новоселам, особенно Насте, до сих пор не знавшей черновую работу. Степан трудился не покладая рук, и к рождению первенца дом –пятистенник был готов. Покладистостью характера и трудолюбием Степан завоевал уважение старожилов. Долгими зимними вечерами собирались они в новый домик послушать «Евангелию», поскольку семья была глубоко верующей.

В маленьком селении Волково было тихо и спокойно. В то время в стране начались бурные революционные события- кровавое воскресенье. Шли годы. Хозяйство Степана ширилось и крепчало. Настя подарила любимому шестеро детей. Николай, Тимофей, Александра, Мария, Анна, Екатерина.
В счастливую семью ворвалось нестерпимое горе: тяжело заболела Настя после преждевременных родов. Это случилось за 3 недели до Пасхи 1919 г. В святой вечер Настя созвала детей к постели и, собравшись с силами, пообещала: «Завтра я уже в стану и обязательно испеку Вам кулич и раскрашу яйца». Утром дети увидели маму на прежнем месте. Она ушла в иной мир, когда Катюше не исполнилось и годика. На десятилетнюю Сашу свалились заботы о младших сестренках. Сыновья были хорошими помощниками по хозяйству и в полевых работах. Сердечную любовь и заботу Степан изливал на детей.

В стране полыхала гражданская война. У Николая и Тимофея сложились разные взгляды на происходящие исторические события. Николай ушел с колчаковцами, а Тимофей примкнул к красногвардейцам. В народе говорят: горе не приходит одно, а всегда в обнимку. В первом же сражении молоденький Тимофей погиб. В доказательство Степан получил окровавленную одежду и благодарность за проявленное мужество. Полтора года шли весточки от Николая. Последняя написанная чужой рукой, трагическая: Николай подхватил брюшной тиф, доставлен в больницу в Новосибирск. Там он скончался и похоронен.

Готовясь к трехгодичным поминкам по матери Александра не замечает обманчивого теплого весеннего ветра, простыла и слегла с двусторонним воспалением легких. Ослабленный организм девушки не справился с жаром в теле. Ушла из жизни и Александра. Убитый горем Степан решил младших дочерей сдать в приют. Так Мария, Анна и Катя оказались в Ордынке.

Спустя год он женился на вдове с шестью детьми Антонине Земледух, которая согласилась взять детей из приюта. Катюши там не оказалось. Ему объяснили, что она заболела и в тяжелом состоянии отправлена в Новосибирск. Не медля, он отправился на поиски младшенькой, но поиски завершились безрезультатно.
Началась новая суетная семейная жизнь. Родились совместные близняшки: одну из них назвали Домной, а другую Катей, в память об утерянной. В восьмилетнем возрасте повезли девочек покрестить в Ужаниху. После крещения Катя заболела. Похоронил Степан и эту Катеньку.

В стране провозглашена «ликвидация кулачества как класса» Развернулось массовое раскулачивание, под которое попал и Степан. Безропотно он отдал коров, 4 лошади ……. и др. инвентарь. По слабости здоровья в Нарым его не сослали. Переход к сплошной коллективизации воспринял с пониманием и призывал односельчан к вступлению в коммуну, которая организовывалась в соседнем селе Филимоновка. Жена с этим его решением не согласилась и осталась в Волково единоличницей. Домна жила то с матерью, то с отцом.

Старшая дочь Мария была замужем и подарила внука Витю. Оттаял душою Степан. Но не надолго- конфисковали оставшееся имущество. Выгребли все, что было съестного в доме. Нашли чайник и «Евангелию», скомандовали: «Скедай дидо, полушубок и пимы. Туби добре и босяка на лавке сэдито».
Страшный голод шагал по всей стране. Нечем стало кормить грудного Витю – Мария и Анна с утра до ночи работали в коммуне. Степан ходил на болото дергал корни камыша, измельчал в ступке, закладывал в марлю –соска готова. События этих дней явились последним ударом. Слег Степан. В горячке бредил: «Не уберег я, Настя, ни тебя, ни деток наших, ни «Евангелию», ни чайник твой драгоценный». Когда приходил в себя наказывал: «Живите дружно. Не оставляйте в беде друг дружку». Завет отца сестры чтили. Скоро Степана не стало. 19 января 1933 г. Шел 1934г. Бегством возвращались из Нарыма раскулаченные. Первым появился Алексей Майданюк, оставив в Нарыме трехлетнего сына Колю у родителей. Масть Коли осуждена на 8 лет колонии за своевольный сбор колосков. На зоне она родила дочку, за что ей увеличили срок. Не простил ее и Алексей. Посватался он к Марии. Вдвоем съездили на лошади за Колей. За Алексеем потянулись из Нарыма остальные сосланные. Вернулись родители Алексея и обосновались в Чулыме. На следующий год выдали замуж Анну за бравого парня из Волково Афанасия Полявского, большого мастера пложницких дел. Родилась у них дочка Манечка. Счастливый Афанасий не выпускал тонора из рук: днем с двумя старшими братьями строили базу, по вечерам заготавливал лес для строительства собственного дома.
Не ведали братья, что в этом году (1936) прошел первый из показательных процессов «врагов народа». Репрессиям подверглись ветераны партии «за связь с Троцким», командный состав армии, революционеры - инжернационалисты сотрудники коминтерна. Широко коснулись репрессии и простого народа. В холодную слякожную, осеннюю ночь 1937 г. постучали в окно Афанасия. Это был верховой коневой. Всех братьев – Леонтия, Антона, Афанасия, - как скот угнали до станции Чулымская, а дальше в неизвестном направлении, обвинив их в том, что якобы они организовывают заговор против советской власти. Ни одной весточки в осиротевших семьях не дождались. И только в 1958 г. братья, посмертно, были реабилитированы. Анна с десятимесячной Манечкой в большой семье свекрови стали лишними. Мария и Алексей решают перевести их к себе. Анна работает в колхозе, а Мария присматривает за детьми, поскольку у нее грудничок – дочка Надя. Семья прибавлялась и в доме стало тесно. Алексей начал заготовку леса для строительства. Мирную жизнь прервала Советско-финская война. Алексея призвали 2 декабря 1939 г. С фронта в письмах убеждал Марию, что обязательно вернется и просил беречься ради рождения ребенка. Прислал фотографию, которую Мария сразу поместила в рамку под стекло, поскольку она была единственной. Вернулся домой 17 мая 1940 г. Его ждала трехнедельная дочка Нина – это я. Окрыленный счастьем – не многие вернулись с той войны – с энтузиазмом взялся за строительство. Выбрал место в самом живописном уголке Филимоновке: у березняка из 16 старых развесистых берез: с южной стороны дом, с восточной – сарай, с запада и севера огибал огород. Ранним утром и поздним вечером в новой усадьбе раздавался визг пилы, стук топора. Наставником в этом деле был старший брат Аким.
Тем временем Анна купила маленький домик четырехстенник и заселилась с Маней в него.
Стройка шла ударными темпами. Выстроен дом, поставлены сараи, выкопан колодец , загорожен огород. Отделана половина дома и семья в него вселилась. Оставалось отделать вторую половину и пристроить сени с кладовой. Но тут объявили войну с фашистами.
Дети звали отца тятей, а тётю Аню – няней.
Наш тятя был призван 25 июня 1941 г. Оставались четверо малолетних детей, причем я – болезненный ребенок в тяжелом состоянии.
Через 4 дня были призваны его братья Иван и Федор.
При первой же возможности тятя писал письма домой и родителям. Когда мама ему сообщила, что Нина выздоравливает и становится на ножки, он не поверил: «Ты меня не потешай, я довольно хорошо понимаю, что Нины уже нету». К получению этого письма я уже делала первые шаги. Витя и Коля придумали, как убедить образовать тятю: поставили меня на листок бумаги в позе шага и обвели ступни карандашом. Под рисунком подписали: Это Нина идет к тяте.
Не известно, получил ли тятя это письмо, так как ответом пришла похоронка. Его боевой путь: Москва – Буй – Ярославль –Харковь- Сталинград. В боях за Сталинград он погиб без вести.
Иван тоже погиб, дойдя до Польши.
Федор вернулся с ранением в голову. Акима, отца 9 детей, отправили на военный завод. Через 9 месяцев его вернули ловить рыбу для фронта. Но главная причина- в колхозе без него никак: он дворник и бондарь, столяр и плотник, к тому же палочка-выручалочка в хозяйственных делах для вдов. В его умелых руках рождались и подолгу служили разные предметы домашнего обихода. Я бережно храню некоторую мебель, кадушки, масло-бойку, рамки для картин мастерски выполненные золотыми руками дяди Акима.
В годы войны чудовищная нагрузка легла на плечи женщин и подростков. Кроме основной работы в колхозе нужно было вручную заготовить корм для домашнего скота, дрова на зиму; вскопать, посадить, обработать, выкопать 40 соток огорода. Только так можно было выжить-прокормиться и рассчитаться с налогами.
Еще более тяжкая доля выпала на спецпереселенцев. Я смутно, отдельными эпизодами, с дополнениями старших, помню, как появились в Филимоновке калмыки и немцы. Одних подселяли в семьи колхозников, другие строили землянки. За нашим огородом молодая семья калмыков Нарановых построила землянку. У них был, ровесник со мной, сынишка Вася. Я подружилась с Васей. Когда я приводила Васю домой , мама угощала его то ломтиком пареных овощей, то наливала кружку молока, то помакать картошку в толченые конопли садила. Как - то раз я с Васей зашла в землянку его мама посадила нас на земляной пол возле гладкого оструганного чурбака и поставила на него две кружки, наполненные жидкой пшенной кашей с маленькими кусочками мяса. Кушанье было вкусным и я выхлебала до дна. Вечером братья делали уроки, Надя шила мне очередную куклу, я похвасталась, что ела кашу с мясом у Нарановых. Коля вмиг взорвался: «И куда тэбя нэ запря! Наилась мяса с тэлями, мо здох у Кугутихи!» Впредь никогда не заходила в землянку, хотя с Васей играть продолжала. До сих пор живет молва – калмыки умирали от голода на ходу.
Немцы не голодали. Они привезли много хороших вещей и выменивали на продукты. Мама выменяла на картошку два очень красивых покрывала (я таких не видела ни у кого) и три куска ткани.

Победный год памятен возвращением фронтовиков. Счастье жен, встречавших победителей, соседствовало с печалью вдов. На нашу улицу первым вернулся Дмитрий Декунец. Надя позвала меня: Нина, Любкин (подруга Нади) отец вернулся с фронта. Пойдем –посмотрим».

Дяди Димы дома не было. Маленький Володя вертелся около стола, на который мать ставила тарелки, источавшие аппетитный запах. Галя и Люба что-то жевали и не обратили внимания на наше появление. Недолго постояв, Надя шепнула: «Пошли домой». На улице я спросила: что за брусочки кучками положены возле мисок? «Это такой хлеб дядя Дима привез из Германии, - пояснила Надя и вздохнула: - Конфеты и пряники тоже, наверно, германские».
Вскоре Декунцовы переехали в Чулым: фронтовики имели право выхода из колхоза и выбора места проживания. Братья закончили 4 кл. и, не имея возможности продолжить учебу, пошли работать.

Летом Витя пас стадо частников, по окончанию пастбищного периода носил почту по маршруту: Центральное - Филимоновка -Каяк.
Чтобы не закабалить Колю колхозной жизнью родители тяти забирают его в Чулым и устраивают учеником к сапожнику. Теперь Надя и я обязаны встречать скотину из стада и загонять. Однажды норовистый бычок Сафрон промчался мимо двора в конец улицы. А там, рукою подать – колхозное поле пшеницы. И не дай бог кто заметит на нем скот -лишат доли по трудодням. Надя бежала за бычком, а меня направила наперерез. На моем пути встретился небольшой куст мелкого тальника, заросший камышом. Чтобы обогнать Сафрона, я бежала напрямую через кустик. В кустарнике я провалилась в трямку. Ухватившись руками за стволы тальника и камыши, попыталась выкарабкаться. Упереться ногами во что- нибудь не получалось- босые ноги скользили и погружались в холодную воду. Испугавшись, закричала что было сил: Надя, я упала в яму с водой! «Держись ручками за камыши!»- отозвалась Надя. Подбежала, запыхавшись, вытянула меня за руки. Сказала мне раздеваться, а сама присела и горько заплакала. Надь, а ты че? – недоуменно спросила я- «То ж не яма, а старых Немтовых кернэця». Выжала одежду, одела меня и мы побежали к полю. Наш Сафрон снопиками захватывал недозревшие колосья пшеницы. Теперь он послушно подчинился нам.
Следующим летом Витю направляют (против воли мамы) учиться в ремесленное училище в г. Новосибирск. Там он живет у т. Домны.
1945-й год дал исстрадавшему народу не только победу, но и хороший урожай. Убрать его силой колхозников не получалось. На помощь приехали солдаты. Мама славилась мастерством выпекать хлеб. Ей вменили эту дополнительную работу. Когда солдатик приходил за хлебом, всякий раз отрезал половину каравая и подавал маме: «Возьмите, Мария Степановна, вашим деткам».
Хлеб у нас был – картофельный. Для приготовления такого хлеба приходилось потрудится всей семьей: сделать опару из варенного картофеля, очистить и пропустить через терку ведро сырого картофеля, полученное тесто отжать, отжимки положить под пресс- получалась картофельная мука, к которой подмешивалась опара. Мы, натрудившись над изготовлением муки, с нетерпением ждали , глотая голодные слюнки, когда мама, наконец – то, вынет из печки лист с белыми румяными булочками. Недаром картошку называют вторым хлебом. Однако и такой хлеб был не в каждой семье колхозника: для этого нужно вырастить много картофеля. Одним тяжкий ручной труд не под силу, другим- нежелателен.
Те крохи зерна, что получали осенью по трудодням, размалывали дома на ручных жерновах в основном на крупу, а на муку к христовым праздникам. Крупа заканчивалась задолго до нового года. Основной продукт – овощи и картошка.
1947 –й год выдался сырым. Большая часть урожая сгнила в земле, оставшуюся тщательно просушивали и только тогда ссыпали в погреб. К середине зимы сгнили все остатки. Надвинулась вторая волна голода.

Мама работала день и ночь. День- в колхозе, до полуночи пряла, вязала, выделывала кажи, шила. Кто –то за работу уплатил ведром картофельных срезок, которые долго хранились – на срезе заплеснили и загнили. Срезав гниль, мама сварила картошку к ужину. Все мы отравились. Никогда не забуду состояние мамы: в слезах, пошатываясь, ходила от кровати к софке, где лежали дети, с кружкой воды в руках. К утру рвота прекратилась. Она стала на колени перед иконой и молилась за спасение детей.
Весной, как только снег звонкими ручьями сбежал с огорода в березняк, на поверхности воды появилась прошлогодняя мерзлая картошка. Мое дело- вылавливать картошинки, а Надя тем временем искала картошинки в земле. Из собранного пекли лепешки, которые называли тошнотиками, но они оказались очень вкусными.
Пришло время посадки, а семян нет. Их можно было приобрести только в Ужанихе, где урожай сохранился. Мама взяла выменную у немцев ткань, покрывало (другое все что оставила себе), вышитые полотенца(наследство от мамы), две своих парочки ( блузка с юбкой) и на колхозном воле поехала в Ужаниху. Привезла семенную картошку и два ведра крупной. По две штуки крошила в суп с лебедой или крапивой.
Весной 1946 года, отбыв 12 лет в заключении освободилась биологическая мать Коли. Вышла из лагеря не с одной дочерью, а с двумя. К нам пришла вместе с Колей и объявила, что жить будет в Подунке, на своей родине, и Коля согласен уйти вместе с ней. Мама перечить не стала, собрала Коле тятины хорошие вещи и с камнем на сердце вымолвила: «За что ты с малыми детьми зацепишься первое время? Забирай корову, а у меня останется телка, от нее как – нибудь дождемся молочка».

Утром, на рассвете, Коля подошел к кровати, поцеловал на прощание меня и Надю. Мы проснулись, подскочили проводить его. Выйдя во двор я увидела тетю Дусю, держащую на веревке нашу кормилицу- Малютку. Малютка дергалась не хотела выходить со двора. Коля взял веревку из рук матери. Малютка спокойно пошла за ним: Не раз ей приходилось идти вслед за Колей с возом сена или дров. Мы далеко за село провожали их, горько плача, сама не понимая по ком больше- по Коле или по Малютке.

На недоумение соседок: Как же ты отдала кормилицу со двора? Как дрова, сено перевезешь?- мама отвечала: «Не то беда – смогу ли я с налогами вовремя рассчитаться».
Коля писал, что в Подунке колхоз крепкий, на заработанные трудодни получит много зерна. Закончив уборку, Коля приехал к нам с просьбой вернуться назад. Ему не нравилось, что мать продала корову, приняла в семью мужчину, с которым часто загуливают.
Уехал с надеждой: «Получу зерно, продам и вернусь».
Мать с сожителем застал в загуле. Они уже получили и продали все зерно. Ни получив от них ни копейки, он побил сожителя и убежал к нам. Мама так и всплеснула руками: «Что же ты наделал, сынок: Тебя же посадят!». К утру она раздобыла денег на дорогу и отправила на неведомую ему Украину: «Езжай до Чернигова, разыщешь Ясинских и расскажешь, что ты Степанов внук. Там оставалось сем сестер моего батьки, кто-нибудь приютит. Писем мне не пиши, а напиши в Чулым».
В вагоне раскрыл тайну одному из пассажиров. Тот пригласил его на первое время к себе. Так Коля оказался в г. Шахтерске Донецкой области. Устроился работать шахтером. Там женился, построил шестикомнатный дом, вырастил сад, воспитал сына и дочь.
Маму он почитал до последних дней своих: часто приезжал, между поездками присылал для всех нас посылки. О биологической матери задумался после выхода на пенсию. Разыскал ее в Ашхабаде, проживающей с младшей дочерью. Встреча получилась холодной, с упреками. Через 3 часа он вернулся в аэропорт.
В эту тревожную для мамы осень Надя пошла в школу. Я одна дома оставаться боялась. Пришлось маме брать меня с собой на работу. Работала она заведующей МТФ. Сама отвозила молоко с фермы на маслозавод. По утрам т. Фрося Тивлюк, наша соседка, угощала меня то крошкой (первая стадия изготовления сыра), то затирками (обрезки при плавке головок сыра). Зачастую я угощенье не съедала, а уносила домой для Нади. Теперь я большую часть времени проводила не с Надей, а с мамой. Во мне родилась такая привязанность к ней, что я преследовала ее повсюду.
В середине октября мама крошила капусту в огромную кадушку. Кто-то постучал в окно, и тревожно закричал: «Манька, гайда скурище! Мыска так и нэ годна растэлэтэся!» Мама быстро оделась, сказала мне, что сейчас вернется, вышла и звякнула замком. Я впервые осталась одна в большой комнате, мне так стало страшно, что мигом бросилась в дверь. Дверь заперта. Я стала раскрывать окно. Задвижка не поддавалась. Дрожа от страха, я бросилась к другому растворному окну. И тут не двигается (они были закреплены на зиму). Не задумываясь, я стукнула кулачком по стеклу. Звякнуло -осколки посыпались на землю. Я вылезла и опрометью бросилась догонять маму. Она уже прошла березняк и подходила к изгороди. Я закричала, во всю силу: Мамочка, подожди меня! Радостная подбежала к ней в платьице, босиком. Схватив меня за рученку, подняла с земли прут- благо их сюда много наметало осенним ветром, срывая с берез- и стала неистово стегать меня. Каким- то образом я упала на землю. Она подняла меня на руки и понесла домой. Дома опустила на пол около кадушки, поставила на колени со словами: « Разбила – мерзни! Стой так, пока я не вернусь! Николай Спаситель все видит и мне расскажет». Ушла, не заперев дверь. Я стояла и тихонько плакала, забыв про страх. Резкий леденящий ветер врывался в образовавшуюся форточку, обнимал и сжимал мое тельце. Замерзнув до дрожи, подобно Ваньке Жукову, поглядывала на образ. От усталости прислонилась плечом к кадушке. Ощутив тепло дерева, забылась. Проснулась на теплой печи, укрытая тятиной дохой.
К концу учебного года Надя научила меня читать, складывать и вычитать в пределах 10. За не правильный ответ ставила щелбан. Когда она выполняла уроки, я всегда сидела рядышком и наблюдала. Мне было не понятно, почему она иногда отрывает одну букву. Ткнув пальчиком в эту букву, я спрашивала: «Че тэ видорвила идну букву?» Тут же получила крепкий подзатыльник, сопровождаемый воплем: «Дура, шо тэ наробла? Теперь тряба все перепесуватэ!» Под моим пальчиком, вместо буквы, красовалось расплывчатое черное пятно, поскольку чернила были из сажи. Я, конечно, расплакалась, получив такой ответ и, вытирая слезы, перенесла сажу на глаза. Мама, возвратившаяся с фермы, при слабом свете лампы приняла сажные пятна за синяки. Незамедлительно сняла прут с гвоздя (он всегда там висел), подошла к Наде: «Признавайся, как ты ее так прокараулила?» В этот раз телесное наказание не последовало, так как были явные доказательства невиновности.
За столом следила, чтобы ели все подряд. От супа с лебедой меня тошнило- эта порция заменялась стаканом молока. Во время гнездования перелетных птиц ребятня отправлялась разорять гнезда. Я не отставала от них. То-то был праздник - яиц наедались досыта!
С появлением медуницы ели ее цветы и стебли, потом скерду, щавель, пучки, луковицы сараток. Ходили куда- то далеко за диким луком, грибами. Поспела земляника, смородина, паслен, брусника. Наша семья намолотила в этот год 10 ведер семян конопли. Так и дожили до осени, которая одарила всех за терпимость и выносливость богатым урожаем овощей второго хлеба.
Голод отступил.
Это лето для меня было волнительным – я собиралась в школу. Бегло читала Надину «Родную речь», считала до 100 и очень хотела научиться писать. Писать пробовала, но у меня не получалось, за что Надя била меня по руке – вот я и отказалась. Наконец –то наступил жданный день. В новеньком ситцевом платьице, в косыночке из того же куска материи, черных кожаных тапочках, усыпанный красными звездочками ( к школе сшил Коля) шагала с Надей в школу. Мои учебные предметы лежали в Надиной холщевой сумке. Мне это очень не нравилось. Вечером закатила истерику, что мне нужна своя сумка, мама пообещала, что ночью, пока я буду спать, она сошьет сумку. Но я опять запротестовала, так как хотела такой ящичек, как были у Вити и Коли, которые они подарили младшим друзьям. Мама успокоила: «Приедет Витя из города, попросит у мастера фанеры и реек, а пока складывай в Надину сумку».
В воскресенье, проснувшись, я увидела спящего на софке Витю. Не соображая об его усталости (в субботу после занятий бежал на станцию, запрыгивал на попутный товарняк, от Чулыма шел пешком и приходил домой далеко за полночь) подбежала к нему и выпалила мамин план. Он молча встал, оделся и вышел. Вскоре вернулся с листом фанеры и рейками.
В понедельник я гордо шагала в школу с собственным «дипломатом» в руке.
Моя первая учительница Анастасия Тимофеевна Кушнир (в девичестве Грязнова) жила напротив нас, наискосок. Я полюбила ее еще до школы, потому что она позволяла посидеть рядом с Надей за партой во время урока. Но в первый же день прихода в школу обиделась на нее: посадила за первую парту с Толей Шеманским, моим троюродным братом, который не нравился мне.
Так в тапочках ходила в школу до первого снега. Ни сапог, ни валенок не было. Оставлять одну дома опасно – убегу в школу через окно. Мама заворачивала меня в стеганное лоскутное одеяло (благо была недорослая и очень худенькая, так что обзывали синичкой), принесла в школу очень рано, чтобы со временем успеть на МТФ. Дожидаясь прихода ребят, я что- нибудь рисовало или разглядывала художественные книжки.
В начале декабря намело такие сугробы, что мама не в силах преодолевать их с тяжелой ношей на руках. Вместе с Анастасией Т. убедили меня, что я не буду ходить в школу только до Нового года. Перед праздником мама получит в заводе за сдачу сверхпланового молока масло, продаст его и купит мне валенки.
И вот мама принесла ведро масла и головку сыра. Отрезала нам по кусочку сыра, а остальной положила в сундук, на котором висел замок, дабы не съесть его за один день.
Ранним морозным утром мама на саночках повезла масло на рынок. Купила мне валенки на вырост, так что я в них ходила до 4-го класса, и черную железнодорожную шинель. Из шинели сшила мне и Наде тужурки с белыми воротниками манжетами из шкурок ягнят. Получились наряды, каких не было у подружек. Я надевала валенки выше колен, тужурку, вязанный новый платок, вертелась перед зеркалом, принимая различные позы. «Красиво!»- решила я и с нетерпением ждала, когда закончатся каникулы.
Витя после училища был направлен на работу на ст. Чулымская. На выходные приходил домой помочь маме. В начале марта он сказал: «Бабушка совсем плоха и просит, что бы я привел к ней, девочек». Бабушка жила со старшей дочерью Нюрой на Северной улице рядом со школой, а напротив – сын Федор. Эта новость заинтересовала меня: в Чулыме не была, бабушку не помнила, там невиданное- поезда.
Через несколько дней наступили весенние каникулы. По моему истеричному требованию, не дожидаясь Витю, мама собрала нас в поход.
День выдался чудесный: мартовское солнце светило так ярко, что приходилось щурить глаза от сверкающих звездочек на снегу. Его золотое светящееся колесо поднималось все выше и выше. Я наблюдала, на какое расстояние от верхушек деревьев оно удаляется. Ну вот и Бандура. Устала? – заговорила Надя.- Еще немного пройдем и будет первая ферма- и за ней Чулым?» - «нет, еще Центральное», Иткуль, а потом Чулым».
Солнышко подходила к зениту и пригревало землю. Мне захотелось пить. Надя не разрешила поесть снегу: «Вон уже видно Центральное, там попьем из озера».

Близко от дороги увидели прорубь. Подойдя к ней Надя легла на живот, прогнулась через край льда и большими глотками стала пить. Я последовала ее примеру. Но она мгновенно оттолкнула меня: Тебе так нельзя – булькнешь туда». Сложив ладони лодочкой, черпала воду из проруби и поила меня.
Путь по озеру был скучен: сплошное белое покрывало, полное безмолвие. Я почувствовала усталость и попросилась отдохнуть. «Разве можно на льду сидеть», - вразумила меня Надя.

Перед мостом Надя радостно воскликнула: «Ну вот мы и пришли! Вон в том доме, третье от края, живет Витя».
Нас встретила молодая женщина, помогла раздеться. Валенки я снять не могла. Хозяйка положила меня на Витину кровать, стянула валенки, подошла к шкафчику, взяла баночку и ее содержимым растерла ноги.

Утром валенки снова стали велики. После завтрака мы отправились к бабушке. Долго переходила железнодорожные пути: поезда появлялись то слева, то справа.

Домик тети Нюры, по сравнению с нашим, был старый и низкий. При входе Надя толкнула меня вперед. Полное безмолвие остановило нас у порога. В правом углу комнаты на топчане лежала бабушка. Она открыла глаза и слабым голосом произнесла: Мои внучечки – сиротки пришли . Я вас дождалась». Осторожно спустилась с топчана, выдвинула из – под него чемодан, достала два белых, в черную крапинку платочка, сложила их косыночкой и накинула нам на головы: «Такие подарки я вам припасла. А меньшая – чистая Алеша. Вот бы он посмотрел». Легла и молча не сводила с нас взгляда. Из глаз потекли слезы. Воцарилась тягостная тишина. Ее нарушила бабушка: Подождите, скоро вернется с работы Нюра и покормит вас». Мне хотелось пройти и сесть на табурет, но Надя дернула меня за рукав: «Пошли».
Во дворе она сняла платочки, ровненько сложила их сунула за пазуху. Не повидавшись с тетями и дядей мы на следующий день ушли домой. Недели через 2-3 мама отправилась на похороны бабушки.

Во втором классе Анастасия Т. снова посадила меня с Толей за первую парту. Мне это очень не нравилось. Во- первых, Толя обзывался и дергал за косички, во – вторых, учительница заглядывала в тетрадку и делала замечания.

Неиссякаемая энергия и многогранный талант учительницы позволяли раскрывать способности и наклонности в каждом ребенке. При работе в две смены с 4-мя классами она изыскивала возможности развивать таланты. Находила время для кружка самодеятельности. К каждому празднику готовила концерты. У меня хорошо получалось танцевать, по этому я танцевала одна, в паре, в четверке. Больше всего нравилось участие в пирамидах. Маленького роста и худенькая, на сильных руках старших мальчиков, птичкой взлетала под самый потолок с флажками или звездочками в руках.

Мне в детстве нравилась высота. С легкостью, ловкостью кошки взбиралась по сучьям к самой вершине деревьев в нашем березняке, с высоты разглядывала панораму села. Не пропускала случая увязаться за Надей, когда мама посылала ее к дяде Акиму поменять молоко на рыбу. Там забиралась на палати и представляла себя в сказке на ковре- самолете.

К третьему классу прочитала А.П. Гайдара все, что было в школьной библиотеке. Решила стать пионеркой, хотя Наде мама не разрешила, да и подружки отказывались. Без сомнения взяла бумажку с торжественным обещанием. Дома, дождавшись прихода мамы, стала заучивать вслух. Мама подошла, спокойно взяла из моих рук бумажку и, разрывая ее на мелкие кусочки, старалась внушить: «Здурила совсим! Нэ вздумай черту душу выдуматэ! Сатана тэбя за той голстук затянэв кержэцю».

На репетиции я не дала обещания, но и ни в чем не призналась. На следующий день Люба Нешто посочувствовала мне: «Ты наверно, потеряла бумажку – на мою». На переменке я заучила текст.

На совместном родительском собрании Анастасия Т. убеждала родителей: «Не ломайте душу детям. Если ребенок хочет, пусть надевает галстук».

Процесс приема – торжество волнительное, не забываемое событие. Были приглашены не только родители (мама не пришла), но и первые лица всех организаций. Галстуки повязывали под нежную мелодию скрипки, которую исполнял секретарь сельсовета Иван Цуркан. Поздравления от улыбчивых лиц, пожелания, наказы. Действо закончилось концертом школьников.

Домой пришли поздно, когда мам была уже дома и готовила ужин. Надя разделась, а я, не раздеваясь, выкрутила головку в керосиновой лампе для увеличения света и села читать. Мама удивилась: «А тэ чего нэ роздягаешься?» В комнате повисла напряженная тишина. Надя не выдержала: «Вона галстук ховаэ». Я съежилась в ожидании телесного наказания. Но, мама молча поставила на стол сковородку со скворчащим салом, высыпала туда отварную картошку и скомандовала: «Ужинать». Я разделась, сняла галстук, аккуратно сложила и, во избежание трагической гибели от маминых рук, сунула его в рукав тужурки.

Перед сном перед образом Николая Спасителя всегда читали молитвы! Отче наш, спасительную, На сон грядущий. В этот вечер мама оттолкнула меня: «Ты теперь антихрист». Я села на сундук и с ужасом думала: неужели не пустит спать с ними, а отправит на софку! Наслушавшись сказок и небылиц о хождении покойников в полночь, страсть как боялись темноты. После молитвы мама расправила постель и спокойно сказала: «Ложитесь». Я несказанно обрадовалась. В постели ровненько легла на свое место – между мамой и Надей. Мама прижала меня к себе, погладила, поцеловала и со вздохом произнесла: «Спи!». Молитв я больше не читала, но удивительно, помнятся они до сих пор дословно.

Минули трескучие морозы. Утихли февральские вьюги. Мартовское солнце светило ярче, щедро посылая на землю ласковые лучи, от которых снег стал голубым и искристым. Я шла из школы медленно, наслаждаясь погожим деньком. Впереди на дороге суетилась стайка воробышек: весело чирикая, прыгали друг через друга, что-то клевали. Я остановилась, что бы не вспугнуть их. Они меня заметили, вспорхнули и полетели к заводу. Провожая их взглядом, увидела горку, с которой каталась вся ребятня. Зайду, прокачусь, а то скоро растает, - подумала и свернула к горке. Поднялась на вершину, примостилась на свой «дипломат» и только хотела оттолкнуться, как услышала голос Надиной подружки Тони Когут: «Нинка, тэ нэ бачешь, экей гарнэй кинь …… коло ваших вирит? То страшнэй шахтер прихав до вашей матэ». От такой новости я даже икнула, схватила «дипломат» и стремглав бросилась домой. В глаза светили десятки звездочек на коне. Сверкавшие звездочки оказались белыми бляшками на шлее и уздечке. По бокам шлеи свисали по три кисточки ниже оглоблей. Лошадь запряжена в сани с кошевой, какой не было в Филимоновке.

В доме, спиной к двери, сидел дяденька, я напротив него на лавке – мама. Я юркнула на печь за занавеску. Пальчиком отодвинула занавеску и в щелку старалась разглядеть: от чего он страшный? Мама обратилась к дяденьке: « Мне пора на ферму». «Я тебя подвезу», ответил он. Мама оделась и они вышли.

В наступившее воскресенье я и Надя с утра терли картошку, так как обязаны были подготовить муку для подмешивания опары. Вошел стройный, нарядно одетый тот же дяденька, поздоровался и сел на лавку. Я то и дело украдкой заглядывала в его лицо, попадала на терку пальчиками, от боли, окровавленные, пихала в рот, сосала, пока не утихнет боль.

Картошка протерта, Надя стала ее отжимать. Теперь я осмелилась и смотрела на дяденьку в упор. Он снял шапку и по его белому лбу рассыпались волосы, тряхнул головой и волосы уложились в красивую прическу. Тут пришла мама. Они разговорились. Мне в память врезались слова дяденьки: « Я накормлю твоих детей, как своих, настоящим хлебом. Они никогда не будут сосать кровь из пальчиков».
Незаметно приблизились весенние каникулы. Мы всей семьей убирали проказы зимы- собирали обломанные сучья, ломали их и складывали на дрова. Подошла Анастасия Т. и повела с мамой разговор. Проходя вблизи них, я услышала мягкий голос учительницы: « Мария, хорошо подумай. Может он говорит правду. Вырвешься из колхоза – выучишь Нину. А дом, если не уверена, не продавай. Пусти в него Маковских».

Правда состояла в том, что Тихонов Андрей Сафонович жил в Прокопьевске и работал в шахте забойщиком. Произошел мощный взрыв. Его нашли на шестые сутки живым в коме. Угольная пыль вписалась в кожу открытой части лица, образовав синюшные пятнышки. Когда пришло время выписки из больницы, жена сказала: « Сыновья взрослые, определены, такой ты мне не нужен». Его взял младший сын Леонид. Через год он поправился, почувствовал былую силу. Быть пенсионером и нянчить десятимесячную внучку в 42 года – тягостно. Возвратился на шахту просить работу на поверхности. Ему предложили пожить на свежем воздухе – поехать в Новосибирскую область и организовать заготовку сена для лошадей.
30 марта я проснулась, а мама не на работе. Окно в палисадник было растворено, в него струился свежий, по – весеннему теплый, влажный воздух. За завтраком мама поведала, что сегодня за ней приедет Андрей Сафонович, а с нами будет жить Мария Тивлюк (дочь наших соседей) с мужем и маленьким сыночком Ваней.

Начались сборы к отъезду: сложили в ящик посуду, завязали в тугой узел постель. Мама отомкнула сундук, вынула вместе с нашей одеждой бабушкину подарки и подала мне: «В теплые дни надевайте в школу». Платочки я зачем-то положила на подоконник раскрытого окна. В сундук положила икону и зеркало, завернув в полотенце, за тем рамки с фотографиями, последними портреты Тимофея и тяти. С портретом тяти присела на уголок сундука и смотрела на него не шевелясь. Перекрестилась, завернула портрет в полушалок и уложила в сундук. Пришли родственники и соседи проводить маму в новую жизнь. Спустя некоторое время зашел Андрей С. и весело спросил: «Ну как- готова?»

На сани уложила ящик, сундук, швейную машинку, узел, наверх перевернули стол и увязали веревкой. Все остальное осталось в доме. Попрощавшись со всеми, мама примостилась сзади на краешек саней, дяденька взял вожжи, крикнул: « Ну, Орлик, пошел!» - ловко прыгнул на местечко рядом с мамой и десятки звездочек на сбруе скрылись из виду.

Я, безразличная к произошедшему, вошла в дом и вспомнила про платочки. На подоконнике их не было. Подумав, что их сдуло ветром, бросилась в палисадник. Но и там не нашла. Только теперь тоска по уехавшей маме и горе по украденным платочкам овладели мною. Я села под стеночку и горько заплакала. Наплакавшись ушла в березняк, забравшись на нижний сук и, прислонившись к стволу, тихонько сидела. Вскоре подъехали Маковские.
Спать легли на нашу кровать Маковские, а мы – на софку. На непривычном месте, без запаха мамы, сон не приходил. Мне подумалось, что она нас бросила, слезы потекли ручьем. Надя прижимала меня к себе и шептала: «Тихо, не хлюпай, а то разбудишь Ваню и нас выгонят».

После уроков ушла к няне с вопросом: где дорога на шахтеры? Получила ответ с предупреждением: «Я сама нэ знаю. Шо я булла там? Тэ нэ вздумай бихтэ по якой-нэбудь дороги. Маму нэ побачешь, тылько згубешься».Бросала дела, садилась со мной и придавалась размышлениям: «Як бе вернувся Алеша с фронта…Вин дуже любов вас всих. Бувало, радостный, чучукае тэбя маляньку, а сам мечтае: «Это девочка , она мне старому всегда пирожок за парухой принесет».

Мне очень не хватало мамы. Не хотела выполнять уроки, даже читать перестала. Следствие- снизила успеваемость.
Спустя недели две Анастасия Т. – еще совсем молодая, но уже такая чувственная и мудрая- пригласила меня: «Нина, ты приходила бы к Людмилке поиграть».

Пообедав села сразу за уроки. Выполнила все задания и пошла к Людмилке. Тетя Агафья (старшая сестра Анастасии Т. инвалидка по зрению) встретила меня гостеприимно. Угостила тепленькими, румяными, душистыми оладушками из сеянки. Каждый день она меня угощала какой- нибудь вкуснятиной. Скоро мне стало не интересно с маленькой Людмилкой- увлекли подружки.

Мама приезжала, но мне не показывалась до конца учебного года. За нами приехал дяденька. Нас усадил в кошеву, а сам сел на облучок. Ехали молча.
Мы приехали в поселение из четырех землянок и большой конюшни. Я первой выскочила из кошевы и побежала в землянку, сгорая от нетерпения увидеть маму. Она стояла у порога и я остановилась в нерешительности. Наши взгляды встретились. Я никогда, даже в праздники, не видела ее такой красивой. За два месяца сошел колхозный загар и лицо стало белым, нежным, шикарные черные косы уложены короной, новое голубое платье с россыпью ромашек сливалось с голубыми глазами, от чего они казались более открытыми; обычно суровое лицо озаряла светлая улыбка. Услышав шаги за дверью, мама привлекла меня к себе, обняла и расцеловала.

В землянке было чисто и свежо, пахло чем –то вкусным. Два маленьких окна и божничка зашторены белым каленхором. Наши лоскутные ковер и покрывало заменены красивым цветастым сатином. На стенах ничего, кроме зеркала.

За обедом мама сказала, что Андрея С. мы должны называть папой. «Папа» - слово чужое, далекое, холодное, а «тятя» - родное, близкое, теплое, сладостное. От того я сразу назвала дяденьку папой.

В других землянках жили молодые семьи: Дмитрий Пилипец с женой и дочкой Раей, Николай Маркин с женой Полиной, Яков Маркин с женой Марией и двумя детьми.

Поодаль от нашей землянки, под кустом, лежала огромная куча больших рамок, заполненных гладенькими досточками. Я попросила разрешенья там играть. «Играть можно. Ломать нельзя. Из них будут собраны финские дома», коротко и ясно ответил папа.
В середине июня приехали 15 молодых шахтеров и началась сенокосная страда. Заготовленное сено прессовали в тюки и на лошадях вывозили в Чулым к поезду.

Сено заготовлено.Шахтеры уехали. Вернулись назад в Чикман Пилипцовы. Братья Маркины предложили папе селиться не здесь, а за 2 км ближе к Чулыму. Началось строительство первых землянок на новом месте. Надя и я помогали подносить дерновые пласты.

Подошло 1 сентября. Меня увезли в Филимоновку к няне, а Надя ушла на первую ферму она в пятом классе. Анастасия Т. опять посадила меня с Толей Шеманским. Тоя стал полным ленивцем в учебе, плохо разбирался в задачах. Он вменил в мои обязанности на контрольной по арифметике сначала решить его задачку, а потом выполнять свое. Я уже подросла, осмелела и решила дать ему отпор. Он подбросил мне листок, а сам взялся за примеры. Я нарисовала на листке свинью, скрутила на левой руке сразу две фигушки (Толя сидел справа), взяла в правую листок и прикрыла им фиги. Толкнув его ногой, шепнула – бери! Толя дернул листок и обнажились фиги. Глянул в листок и зашипел по- змеиному: «Ну ты получишь!»

Уроки закончились, а я боюсь идти домой. Делать нечего, надо идти – скоро придет вторая смена. Дошла до мостика через прокоп –Толи не видно! Как только зашла на мостик, из под него выскочил Толя, сшиб меня с ног, расстегнул верхнюю пуговицу пальто натолкал снегу за шиворот, за пазуху, в рукава. Подскочил и наказал: «Если скажешь училке, еще не так наподдам». Пнул и убежал. Я шла без слез, а как только пересмтупила порог, заревела во всю головушку. Надя всполошилась: «Шо такя зробелося? Сквозь слезы рассказывала, а няня быстренько раздевала меня. Обтряхнула снег, усадила на колени, прижала к теплой груди, успокаивала! «Цеть, дочечка, цеть моя мела. Колэсь я его зланаю, то стылько заклочу, шо вин вик будэ помнев». Я вздрагивала всем телом не то от слез, не то от холода. Няня гладила шершавыми от сухих мазолей ладонями, и я утихла. « Залазь на пьец, там взгриешься» - тихо сказала она, будто боялась разбудить. На печи тепло растеклось по телу и я провались в сон.
Урок пошел впрок: Толя до конца года листика не подбрасывал.

В противовес горестному инциденту девочки на этой улице дружелюбны. Авторитетом была Надя Толкацкая. Мать, тетя Фрося, называла ее красавицей. И это была чистая правда. У нее были открытые, глубокие, выразительные глаза, не высокий лоб, прямой носик, пухленькие губки, прикрывавшие ровные зубы. Пушистые у висков волосы обычно заплетены в одну толстую косу, спускающуюся ниже пояса. Прямой стан, чуть откинутая назад (вероятно, от тяжести косы) головка придавали ее фигуре особую грациозность. Надя не умела смеяться вслух. Когда мы хохотали, она только улыбалась, глаза щурились и увлажнялись, выдавая веселость.

Однажды на прогулке Надя поведала, что ее старший брат Яков, проживающий отдельно со своей, читает очень хорошую толстую книгу «Даурия». Все девочки попросили, что бы она принесла ее домой. Вечером пришла к Наде, посмотрели книжку и загорелись желанием прочесть ее. Тетя Фрося, работавшая сторожем магазина, была столь добра, что, не экономя керосина, позволила читать вечерами у них. Читали «цепочкой». На следующий вечер пришли мальчики –Гена Кушнир и Коля Левицкий. Присоединиться к «цепочке» не пожелали, но, когда разгорались жаркие дискуссии, активно высказывали свое мнение. Иногда, не глядя на ходики, мы зачитывались далеко за полночь. На огонек в окне пришел Яков и с порога закричал : «Че можно стылько карасину полэтэ?» На раньке в школу, я за вас пиду? А ну, мажтрана, по домам!» Закрыл книжку и демонстративно положил за пазуху. К следующему вечеру книга была у Нади.

После «Даурии» Володя Сторож дал мне почитать «Осиное гнездо» и «Тайна белого пятна». Так я пристрастилась к чтению толстых книг.
За весну на новое место жительство приехало несколько семей новоселов. Выросла целая улица землянок. Наш папа купил и привез из Семеновстровска дом – пятистенник. Все лето мама, Надя и я работали над его благоустройством: прибивали штукатурку , делали замесы глины, мазали, белили. В пятый класс мне хотелось пойти на первую ферму, но мама отправила в Чикман, так как нас взял на квартиру двоюродный брат Степан, сын дяди Акима, работающий там мастером на заводе.

Домик Степана был похож на нянин - одна крохотная комнатка, в которую вместились русская печь, железянка, стол, кровать, детская кроватка для двухлетнего Толика. Место для сна нам было указано на печи. Пищу готовила Надя, благо она была научена этому еще в Филимоновке. Маруся, жена

Степана, была приветлива и в то же время строга.
В школе на линейке (не привычно для меня) было много ребят и учителей. У меня было желание сесть за последнюю парту, но они уже заняты. В середине правого ряда увидела белокурую девочку с черными глазами пушистыми ресницами одну за партой. Я подошла к ней попросилась: можно я с тобой сяду? Девочка молча кивнула головой. Это была Нина Сазыкина.

Вместе с нами В Чикман поехали учиться Гена Старченко и Веня Карасев. Домой за продуктами ходили 2-3 раза в месяц. В трескучие морозы и бураны Надя не брала меня. Я весь январь не была дома. Очень соскучилась и уговаривала Надю не уходить без меня. Однако, вернувшись из школы, я спросила у Степана: где Надя? «Ушла домой, а ты играй с Толиком», - сухо ответил немногословный Степан. Я проглотила ком в горле и пошла на улицу. Мела колючая поземка, навевая грусть. Впереди, у крыльца почтового отделения увидела повозку, на которой фронтовик Олейников возил к нам почту. Попросила взять меня до дома. Почта уже лежала в санях. Олейников надел тулуп, сел в сани, задом к лошади. А как управлять будете? – поинтересовалась я «Э-э, милая, Белоножка лучше меня дорогу знает. Садись рядышком поплотнее» - откинул полу тулупа, усадил меня, прижав к себе. Понукнул лошадь и под полозьями саней свежий снежок затянул тоненькую песенку.

Почтальон подвез меня к дому и зашел отдохнуть. Мама пригласила его к чаю. Я поспешила в горницу. Распахнув портьеры, стремительно шагнула через порог и тут же замерла от удивления: у маминой кровати висела люлька, обтянутая белым пологом. Я на цыпочках подошла, откинула полог- там лежал запеленатый ребеночек. Из под кружев шапочки торчали кудряшки. Белые щечки свисали над краями шапочки. Под черными бровями длинные загнутые реснички. Я качнула люльку, реснички вспорхнули, показались две кругленькие незабудочки и снова спрятались. Я вскрикнула нетерпеливо: мама, кто это? – «Тише – испугаешь. Это Володя, он родился в день смерти Ленина. Отец – коммунист и дал сыну его имя».

В начале марта на линейке директриса дрожащим голосом объявила о смерти И.В. Сталина. Заплакали все учителя, а за ними один за другим ученики. Я тоже плакала, не осознавая степень утраты.

На родительские собрания ходила Маруся. В апреле, на общешкольное, приехал папа. Зинаида Ильинична, моя классная, похвалила меня. В награду к Первомаю папа привез мне из Прокопьевска бордовую фетровую шляпку с букетиком цветочков на полях. На праздник приехал фотограф. Все девочки фотографировались в моей шляпке. В школу шляпку надевать стеснялась. Дома перед зеркалом, включив музыку (у папы был граммофон и много пластинок), уповалась в танцах.

Надя закончила 6 класс и, глядя на подружек, заявила, что в школу больше не пойдет. Папа спокойно ответил: «Не хочешь учиться – иди работай». Спустя два дня явился геолог, проводивший просеку, с просьбой отдать девочек на работу в его отряд. Мама не согласилась. Вечером он пришел с местным парнем Сашей Железняк, только что вернувшийся со службы. Саша шел в отряд и брал нас под свою ответственность.

В отряде Наде дали брезентовую сумку, наполненную железными колышками, мне такую же пустую сумку. Надя шла вперед и тянула стометровую стальную ……. Конец ее обозначала колышком. Тянула дальше. Я, подойдя к колышку, клала его в свою сумку, от чего сумка становилась тяжелее и тяжелее. На обозначенном нам пути мужчины убирали деревья и кустарники. Кроме этого Надя готовила пищу для всего отряда.

Погода стояла жаркая. Ночью в палатке я часто просыпалась от холода.
При ходьбе портянки сбивались- кирзовые сапоги терли. Спустя три недели мои ступни покрылись сплошными мозолями. Мозоли лопались, сочилась кровь. Геолог попросил Сашу увести меня домой.

Не успели ранки затянуться, как пришел полевод с жалобой – метчики простаивают из-за нехватки волокушника. Соблазн заработать денег подтолкнул меня попроситься у мамы в звено. Лошадей я не боялась, но и верхом никогда не садилась.
На конюшне Николай Семенович Маркин, Володин крестный, удивился моему приходу, потом призадумался: « кого же тебе подобрать, что б не растрепал. Давай, садись на Лысуху, она спокойная. Если пойдет в галоп вслед за мальчишками, бросай поводья под себя и держись за гриву». Подсадил меня на Лысуху и я поехала в сопровождении полевода на бригаду.

Гена и Вена язвили над моим неумением управлять лошадью и ставить волокушу. Метчик Павел Карелин ворчал, а Яков Зиннер постоянно шел на помощь.
Однажды в конце рабочего дня мальчишки задержались ремонтировать волокуши. Я поехала домой одна. Лысуха шла спокойной рысью. Меня настигли мальчишки, скачущие галопом. Мимоходом Гена Старченко хлыстнул Лысуху по кругу. Она вздрогнула и пошла на галоп. Я не растерялась и выполнила наказ конюха. На лошади удержалась, а фуфайка, служившая седлом, и